Сначала был в лагерях Ачинска – на лесоповале. Политических держали вместе с уголовниками и частенько тех натравливали на нас. Иногда завявывались страшные драки с поножовщиной – охрана смотрела на это сквозь пальцы – знали, что уголовники всегда одержат верх и это было им даже выгодно. Случалось, что во время проверки на плацу вдруг падал человек с ножом в спине. Однажды, когда группа зеков была вызвана в контору и ждала вызова по одиночке к начальнику ( что-то уточнялось в личных делах), уголовники прицепились к одному парню, я вступился и тогда двинулись на меня. Понял, что дело плохо, пятясь к стене метнулся за длинный деревянный стол. А когда они попытались схватить меня – поднял стол как щит, бросил его на них, а сам выпрыгнул в окно. Второй этаж – мог бы разбиться, но к счастью внизу был песок и все обошлось. Но спину видно тогда зашиб –когда теперь болит, то на том же месте.
Постепенно политические обьединились и решили дать организованный отпор уголовникам, иначе выбьют наших по одному. Это такая публика, что понимает только превосходство в силе, и поэтому действовать вынуждены были их же бесчеловечными методами. Ночью, когда зону нашего барака закрыли и охрана ушла, дождались пока все заснут, а потом, по сигналу, бесшумно подходили к намеченным типам, затыкали кляпом рот, сдергивали с нар и выталкивали на крыльцо. А там каждого подхватывали за руки и ноги, расскачивали и подбрасывали вверх. Он с силой падал плашмя на крыльцо... Многих из них утром перевели в лазарет. Охранники бушевали, искали зачинщиков, но мы отвечали – «Ничего не знаем». «Это урки между собой какие-то счеты сводили...» - и те нам поверили. А уголовники урок запомнили и больше нас не трогали. И не жаловались на нас, хотя и знали, что это наших рук дело – силу они уважали.
Случались у нас и смешные истории.Так однажды возвращались мы с лесоповала в лагерь. Было это осенью 46 года – холодно, дороги в тайге развезло – промокли, замерзли. Останавливались только на перевальных пунктах – нечто вроде загонов для скота, огороженных колючей проволокой. До очередного «загона» дошли к вечеру и вымотались в конец.Охрана спешила лошадей, расставила конвой. Мы кое-как натянули палатки и расползлись по этим сырым темным логовам – не было сил дождаться , когда «кухонная бригада» управится с мокрым дымящим хворостом и под большим котлом разгорится костер. Кашеварить на этот раз вызвались блатные со своим атаманом Сашкой, и на удивление дружно взялись за дело. Видать двое суток на сухом пайке, да марш по раскисшим дорогам пробудили в них столь редкое желание – потрудиться на пользу общества.
Заснули мы, скрылись в своей большой палатке охранники, только суетились вокруг костра «повара», да маячили вдоль ограды конвойные. А через какое-то время проснулись от шума – ничего не понять: матерщина, крики, хохот... Выскочили из палаток – бригада «поваров» мечется по зоне, впереди всех совершенно голый Сашка, а за ним несколько зеков с явным намерением излупить... И уж кто-то из «поваров» орет благим матом, а охранники вроде пытаются спасти несчастного от преследователей – видать испугались, что забьют на смерть...Тем более, что гоняли-то «поваров» свои, уголовники, а они, как изверстно, звереют мгновенно...Еле оттеснили охранники разгневанную толпу от «кухнарей», но ругань и мат еще долго висели в воздухе...
А весь шум начался с того, что одному зеку ( и как на грех – блатному) не спалось на голодный желудок. Выполз он из палатки и направился к костру – то-ли погреться хотел, то-ли надеялся, что ему может быть перепадет от своих лишний черпак баланды... Но когда подошел ближе, то остолбенел – происходящее наверно напоминало картину «Черти в аду»: вокруг костра носились полуголые, веселые ( и явно сытые!) дружки атамана – кто хворост подбрасывает, кто ведра с водой из бочки тащит... А на тлеющих углях возвышается огромный котел, и из него в клубах пара торчала сияющая распаренная рожа Сашки! Атаман изволил принимать ванну, а подобострастные «шестерки» ублажали его и дожидались видать своей очереди. При виде такого непотребства, и сообразив, что обещанной похлебки не будет – ее уже сожрали эти гады, оцепеневший было наблюдатель взревел и ринулся крушить все и вся. Одним махом он опрокинул котел ( откуда и силы взялись), вывалил в уголья намыленного атамана и тот, подвывая, на карачках побежал в спасительную темноту...А тот доходяга схватил горящую головешку и размахивая ею над головой бросился на балдевших «чертей»... Тут подоспели разбуженные и уж дальше гоняли вокруг костра Сашку с компанией мы вместе, вплоть до появления спасателей («ангелов-спасателей») – охранников.
Позднее выяснились подробности. «Повара» вместо положенной по норме жидкой похлебки, наварили отличную густую кашу, наелись, что называется, «от пуза», а затем с воодушевлением приняли идею Сашки – выкупаться в этом котле, благо воды горячей было вдосталь и никто не мешает... А отвечать потом – что за кашу, что за баню – все едино! Еще даже лучше – всех работяг по прибытии в лагерь снова начнут на рытье траншей гонять, а их, штрафноков, сразу в БУР сунут... Там хоть и на голодном пайке, да зато неделю-другую можно отдохнуть после лесоповала. А на сытый желудок, да после хорошей бани и поголодать не страшно.
Любопытно было, как по-разному проявили свое отношение к этой истории разные группы заключенных – уголовники в гневе своем доходили до остервенения и готовы были «на куски разорвать подонков» ( и разорвали бы если бы не охранники).Политические же и те из «фраеров», кто не потерял в себе человеческое, хоть и озлились, естественно, что еще на сутки остались без горячей пищи, однако не смогли не рассмеяться находчивости, наглости, с какой их провели эти «повара энтузиасты»...Да так в смехе и расстворилась наша злость.
Война с уголовниками то возобновлялась, то затухала. С некоторыми удавалось наладить человеческие отношения, и они к удивлению узнавали, что политические вовсе не «контрики», и тем более, не «фашистское охвостье», как им внушали до сих пор ( и за что они и считали своим «патриотическим долгом» сживать нас со свету всеми способами)... Встречались и среди блатных и яркие интересные личности, которые запутались в противоречиях жизни и не знали куда приложить свои силы. В голове у них была мешанина. Некоторые из них с любопытством приглядывались к политическим, затевали споры о справедливости, о войне, о сельском хозяйстве ( большинство уголовных оказывалось из числа тех парней, которые удрали из деревни и в городе не прижились и в разговорах о земле с них слетала вся накипь). Спорить с ними, отвечать на их вопросы было интересно. Но лагерное начальство боялось такого сближения, да и просто возникновения между заключенными дружбы, привязанности, поэтому часто на утренней поверке вдруг обьявляли набор на этап и выкликали номера, которые должны были собираться для отправки в другой лагерь. Каждый такой этап будоражил всех – рвались наладившиеся нити взаимоотношений и своеобразной иерархии, отправляемые тревожились неизвестности – никто не знал, куда отправляют и что ждет впереди...
Взамен убывших пригоняли другой этап – а в нем всегда и новички, только что из тюрьмы, и ветераны разных сроков, присланные из других лагерей. И вот в зависимости от количества и «уровня» влившейся группы уголовников вся жизнь лагеря входила в какое-то устоявшееся русло, или вдруг ввергалась в лихорадку драк, воровства, поножовщины. И жертвами чаще всего оказывались политические. Весной 1948 года в Ачинских лагерях вспыхнуло восстание политических против произвола уголовников и потворства им со стороны начальства. В общем-то и начальство было бессильно усмирить разбушевавшуюся стихию и в конце концов они были вынужденя провести реорганизацию – отправить основную массу политических в другие, специально для них построеннуе лагеря. Так я угодил в Степлаг (Джезказганский рудник), когда там и лагеря еще не было, одно название. Везли два месяца. Многие умерли в пути. Прибыли – расскаленное солнце. Голая степь. Вонючая вода – по выдаче.
Строили сами для себя – сначала «Зону» огораживали колючей проволокой в несколько рядов, вышки для «вертухаев» с пулеметами сооружали. Потом бараки для зеков и дома для начальства и охраны. Одно утешало – условия жизни для «обслуги» были тоже не завидные – солнце над головой и песок на зубах для всех одинаковы... Первые два года держали всех «без выхода», т.е. после работы запирали в бараке до утра – духота дикая, вонь, параша...Все были «в номерах» - лоскут с номером нашивался на грудь и спину рубахи, на колено штанов, а зимой на телогрейку и шапку.
Позднее, когда огромная зона была поделена на три части (по четыре тысячи человек в каждой), когда отделили заборами бараки, то в вечернее время можно было находиться в большой зоне, где столовая, баня, мастерские, конторы начальства. После отбоя и вечерней поверки загоняли на участок своего барака и закрывали на замок до утра. Но там хоть уборные построили, а параши остались только в БУРе – бараке усиленного режима (внутренняя тюрьма по существу), куда сажали за малейшее нарушение или отказ от работы.
Работал долгое время на каменоломне – жара до 40 градусов, жажда, а мы кайлом грохаем... по 12 часов ежедневно... Потом на цинковых рудниках был, - не знаю, что страшнее...
