Часть 2 Дом Эмигрантов, Кибуц Гиваат а-Шлоша
Часть 3 Работа в кибуце, Я оставляю кибуц
Часть 4 Работа, Начало беспорядков
Мое участие в революционном движении
Еще находясь в кибуце, я вступил в ряды МОПР. МОПР — международная организация пролетариата. В те годы эта организация была нелегальной. Таким образом, еще в 1926 году, я вступил в контакт с левым революционным движением, а уже в 1927 я стал членом левого профсоюза, который примыкал к Проф-интерну. С моей стороны это был смелый и решительный шаг. К тому времени я уже не мог скрывать своих взглядов и не высказываться против националистического пути, намеченного в Палестине, против пагубной для рабочего движения линии сионистского руководства, которое проводило политику борьбы с арабами, их изоляции, изгнания и вытеснения. Все это оправдывалось предполагаемым освобождением рабочих мест для евреев.
Из-за своих взглядов мне редко выпадало получить работу на бирже труда. Работу удавалось находить только через знакомых, которые знали, что тому или иному работодателю нужны рабочие. Они брали меня с собой. Но такое происходило нечасто. Случалось, что некоторые колонисты, уже наняв меня, отказывали мне, узнав, что я коммунист. Тем не менее, я старался работать по совести. Жил я за счет кредита у лавочника. Пусть это и было дороже, но лавочник доверял мне и я, при первой возможности , уплачивал долги и снова жил в кредит.
В Палестине становилось все тревожнее в городах и поселениях. Столкновения между арабами и евреями участились. В печати, после оглашения известной линии Коминтерна и открытого циркуляра, появлялось все больше выступлений против коммунистов. Началась усиленная травля революционно настроенных рабочих, общественный бойкот и экономические санкции. Публичные нападки на коммунистов в то время были уже не редкостью. Также были известны случаи избиения коммунистически настроенных рабочих. В подобных избиениях принимали участие не только фашистски и фанатично настроенные группы, но и, в основном, члены реформистских и националистических объединений внутри профсоюза.
Коммунистов стали преследовать, на общих собраниях — провоцировать, а порой в ход шла физическая расправа. Коммунистов стали сторониться. Старые знакомые отвернулись.
Мне вскоре тоже отказали в жилье — пришлось искать новую квартиру. Мои товарищи, с кем я жил прежде, Каневский и Шульман, дали мне понять, что я, оставаясь жить с ними, их компрометирую. Они настояли на том, чтобы я съехал.
Я снял комнату в десять квадратных метров у чернокожего еврея в бараке Пол в комнате был цементным, что делало ее еще менее уютной. За эту комнату запросили пятьдесят пиастров в месяц. Я согласился, потому что жить было негде, и стал жить там один.
Из Иерусалима, Тель-Авива, Хайфы стали стекаться в Петах-Тикву изгнанные коммунисты. Мои товарищи первое время ютились у меня. Мне удавалось иногда найти им работу. Мой знакомый лавочник, доверяясь мне, открыл им кредит. Они вскоре задолжали немало, и потом до меня дошли слухи, что они чуть не разорили моего доброго лавочника — пана Марковского.
В эти дни я встретился с Ноахом Полани, старым коммунистом, уроженцем Палестины, то есть саброй. Ноах не только хорошо владел арабским, но и умел разговаривать с арабами на “их” языке. Он пользовался авторитетом и среди еврейских рабочих: сефардов, йеменцев и выходцев из других стран, в основном — цветных. Полани был умным и способным человеком.
Для меня эта встреча стала роковой. Не только потому, что через него я познакомился со своей будущей женой (Его покойная жена Женя Бельфер была сестрой моей будущей жены Гити), а потому, что Ноах оказал неоспоримое влияние на мою дальнейшую судьбу.
Как активист, стоящий на учете в Коминтерне, Ноах преследовался властями и был выслан из Тель-Авива в колонию Петах-Тиква на поселение под надзором полиции. Поселился он у меня в десятиметровой комнате. Жили мы на мои заработки. Когда удавалось найти работу, я расплачивался с лавочником и снова брал в долг. Ноах найти себе работу не мог. Помогал он мне, как мог, - вел наше скудное хозяйство. Он хорошо готовил.
Вскоре к Ноаху приехала его девушка, его любовь. Она устроилась работать служанкой у местного колониста. Питалась у хозяйки, где работала, а к нам приходила только ночевать.
Раз вступив в ряды революционеров, я стал активистом. Работать кое-как — только числиться я не мог и не умел. К тому времени мы начали проводить открытую агитацию и пропаганду коммунизма, выступали на рабочих собраниях, распространяли нелегальные листовки, участвовали в массовых демонстрациях в Тель-Авиве. Принимали участие в предвыборных кампаниях, профсоюзных и общегородских.
Нередко мы вывешивали красные знамена в людных местах Петах-Тиквы. Нами была разработана техника вывешивания кумача. К древку знамени прикрепляли длинный шпагат, к другому концу веревки привязывали камень. Шагали на пару по улицам города, ночью или перед рассветом. Один из нас забрасывал камень через провода магистральной электрической сети, а другой подхватывал этот камень, тянул на себя привязанную к камню веревку, на которой держалось знамя. Знамя поднималось ввысь, металлическим проводом соединялось с электрической сетью. Чтобы разъединить провода и снять флаг, нужно было вызывать пожарную машину с высокой лестницей. Также нужно было предварительно выключить напряжение на этой линии, таким образом оставить магистраль без света. Это сложная и длительная работа. Таким образом, мы выигрывали время. Пока производились работы по снятию знамени, многие успевали увидеть его развевающимся. Вид знамени и трудоемкость снятия его с проводов выводили полицию из себя.
Однако, основная работа все-таки была организационной — это непосредственный контакт с рабочими и молодежью. В 1929-1931 годах я был избран секретарем партийной ячейки. Массово-агитационной работы и ответственности заметно прибавилось. К тому же, я продолжал исполнять обязанности секретаря, которые были на меня возложены прежде. Приходилось думать и о хлебе насущном. К тому же, надо было строго соблюдать конспирацию, тайком встречаться с товарищами, давать поручения и задания. Все это приходилось делать в людных местах, на толкучке, где появляется много рабочих, ищущих работу, или в парках, кафе, в отдаленных рощах.
В то время партийная ячейка насчитывала от четырех до восьми человек, членов Красного профсоюза было значительно больше — от восемнадцати до тридцати человек. И много было сочувствующих. С ними надо было встречаться, проводить беседы, вести разъяснительную работу, организовывать массовые демонстрации и другие кампании общественного значения.
Перепечатка в интернет или печатных издания только с разрешения Ефима Эткина, племянника автора мемуаров. Для связи с ним обращайтесь ко мне в комментах.
